О любви...

Я сидел на скамейке, держа в руках облезлую сломанную ветку и ожесточенно водя ею по рыхлой земле. Старик говорил тихим, спокойным голосом и тем ужасней было слышать то, что он говорил.
— Она умрет через три дня, в шесть часов вечера. Через три дня, то есть в понедельник. В этот день у нее будет четыре пары в институте, после чего она поедет в гости к подруге. Она уйдет от нее в пятом часу. Без десяти шесть она сядет на «маршрутку», которая повезет ее домой. Ровно в шесть часов автобус столкнется с грузовой машиной и перевернется. Погибнут два человека. Она в том числе. [cut]
У меня дернулась рука, и ветка хрустнула. Я посмотрел на него: обычный старик, лет 60, старомодно одетый, с жесткими морщинками у рта — он не производил впечатление сумасшедшего. Он подсел ко мне час назад, и он все про меня и про Таню знал. Но как можно верить такому? Это был абсурд, ерунда, но что-то в его полуприкрытых глазах и невозмутимых движениях говорило мне, что он не лжет.
— Кто вы такой? — в горле был комок, мне было трудно говорить.
— Это не важно, — он качнул головой. — Но ни к богу, ни к дьяволу я не имею никакого отношения, сразу вам говорю.
Я все сжимал в руках ветку, я не мог успокоиться.
— Допустим, вы говорите правду, — я сглотнул и вспомнил, как старик сказал, что я подарил Тане в годовщину нашего знакомства. Об этом не знал никто кроме нас с Танькой!
— Допустим, вы говорите правду, и в понедельник случится то, что вы сказали. Я хочу знать, чего вы хотите, почему вы мне это сказали и как можно… да, как можно этого избежать?
«В понедельник Танюшка будет дома, — решил я. — Я приеду к ней, и мы целый день будем сидеть дома».
— Этого нельзя будет избежать, даже если вы скажете ей и даже если она не будет никуда выходить, — старик взглянул на меня.
— Но ее не будет в автобусе! — вскричал я.
Старик пожал плечами:
— Тогда она умрет по-другому. Но ровно в шесть часов. Разве дома так уж безопасно? Таня вроде на десятом этаже живет, не так ли? Высоко!…
Мне захотелось ударить его в лицо. В его желтое, сухое, старческое лицо. Откуда он взялся? И почему Таня? Она же никогда никому не сделала ничего плохого, моя любимая, единственная Танюшка!
Я сжал зубы и закрыл глаза.
— Это несправедливо! — я быстро повернулся к нему. — Но вы ведь не просто так это сказали! Чего вы хотите?
Он поправил старенькую поношенную шляпу на голове, смахнул с плаща пылинки, сложил руки перед собой и сказал:
— Я не говорил бы вам всего этого, если бы не существовало определенной возможности избежать данного исхода. Вы ведь, конечно, не хотите, чтобы ваша любимая Таня погибла? — он посмотрел на меня. — Да, глупый вопрос. Так вот, всякое событие, и смерть в том числе, безусловно, предопределено и не в силах человека это исправить. Люди умирают тогда, когда им суждено умереть, и меня всегда коробило выражение «неожиданная», «внезапная смерть». Человеку можно облегчить страдания, но нельзя отсрочить день и время его смерти. Это исключено. Но, как говорится, нет правил без исключений.
Я внимательно его слушал. Он говорил не по возрасту четко и быстро.
— Я могу дать вам шанс. Ваша Таня будет здорова, счастлива, она проживет долгую жизнь. Она не умрет в понедельник. Это зависит от вас.
Я схватил его за руку:
— Что я должен сделать?
Он откинулся, потер костяшки пальцев и ответил:
— Цена очень высока.
— Таня для меня бесценна, — сказал я ему, глядя в глаза. — Что нужно сделать?
Он усмехнулся, покачав головой. Потом сказал мне, указывая рукой:
— Посмотрите вокруг. Правда, красиво?
Я невольно осмотрелся. Мы сидели в парке, мимо нас извивалась кружевная от листьев аллея, было еще светло. Место, действительно, было красивым. Деревья, самые разные, от клена до осины, вздымались по обе стороны аллеи, шурша прозрачной листвой. Пятнистая от теней земля грела воздух, а в небе разгонялись облака. Где-то вдалеке заливисто пели птицы, раздавались гулкие стуки. Дышалось легко, ветер гулял в легких, а в воздухе стоял терпкий, но сладостный запах леса. Густая крона деревьев радовала глаз.
— Да, красиво, — сказал я.
Старик удовлетворительно хмыкнул.
— Я знаю, вы очень цените красоту. А на балет вы с Таней ходите почти каждый месяц.
Он знал и это. Я опять спросил его:
— Так что я должен сделать?
Он помолчал, затем спросил:
— Вы очень любите Таню?
Я не ответил, я ждал. Он, не дождавшись ответа, продолжил:
— Кажется, кто-то из великих сказал: «Жить, значит, чувствовать»… Ну, да ладно. Как вы понимаете, запланированную смерть просто так отменить невозможно. Человек должен умереть, срок подошел, и вдруг нарушается естественный ход событий. Это неправильно, — такая ситуация должна быть оплачена соответствующим образом. Человек не умер, его чувства живы, он дышит, говорит, видит, слышит и т. д. Вы поняли, к чему я клоню?
— Не совсем.
— Хорошо, — сказал он, помедлив. — Слушайте меня внимательно.
— Я слушаю.
— Таня останется жива, но взамен вы, лично вы, должны отдать несколько вещей, а точнее три, которыми обладает каждый человек и которые являются его естественными функциями.
Я сидел неподвижно, он сказал внятно и громко:
— Вы отдаете слух, зрение, голос, и Таня будет жива. Вот и все.
— Это и есть ваше условие?
— Да. Иного пути нет.
— И как это произойдет?
Он похлопал меня по колену:
— Не бойтесь, вы ничего не почувствуете. Если вы согласитесь, то уже завтра утром вы проснетесь без слуха, зрения и голоса. Никаких операций по выкалыванию глаз не будет. Все очень просто.
Он взглянул на меня:
— Но вы не обязаны соглашаться. Это ваше право, ваш выбор.
Я глухо сказал:
— Я не буду ни видеть, ни слышать, ни говорить. И что мне остается делать?
— Вы будете жить. Как и Таня. Хотя… — он побарабанил пальцами по дереву скамейки. — Она очень вас любит?
Я промолчал. Я был уверен в ее любви, но кто захочет любить «живой труп»?
Я снова посмотрел вокруг, теперь уже другим взглядом. Боже, почему все так красиво! Я закрыл глаза и попытался представить себе состояние слепоглухонемоты. Это же ужасно!
— Еще раз говорю, это единственный выход, — сказал старик. — А иначе…
— Иначе она умрет, — закончил я в бессилии перед неотвратимым.
— Да, в понедельник, в шесть часов, — подытожил старик.
Он взял меня за руку, заметя мое состояние:
— Должен вам сказать, что вы не первый, кто столкнулся с таким выбором. И знаете, — он задумчиво похлопал меня по руке, — еще никто не захотел жертвовать собой.
Я сидел, и тяжелая больная тоска душила меня. Я закрыл глаза, потом открыл их снова, начал говорить не своим, сдавленным, чужим голосом:
— Вы знаете, это очень высокая цена для меня. И слишком большая жертва. Я очень люблю Таню, но я не могу… Это так сложно. Я не знаю…
Я старался не глядеть на него, но я почувствовал, что он встал. Расправляя складки на своем плаще, он спросил:
— Это ваше последнее слово?
— Да, — тихо ответил я.
— Ну что ж, это ваш выбор. Приятно было с вами пообщаться, — он посмотрел на часы. — Мне нужно еще кое с кем встретиться. Так что, всего доброго.
— До свидания, — еле слышно сказал я.
Он повернулся и медленно пошел, постепенно удаляясь от меня все дальше и дальше, пока не скрылся за поворотом. Я продолжал сидеть в оцепенении, мне было трудно дышать. Я сжал голову руками, хотелось плакать. Но не получалось.
Все произошло так, как он и сказал. Таня погибла в шесть часов вечера, в понедельник, попав в автокатастрофу. Все эти три дня, с пятницы по понедельник, я старался с ней не общаться, избегая ее. Как ни странно, она и не стремилась к этому, что на нее не было похоже. Лишь в субботу состоялся между нами короткий телефонный разговор, в котором мы договорились встретиться во вторник. Мне было тяжело с ней разговаривать, а когда она сказала, что в понедельник поедет в гости к подруге, мое сердце сжалось. Она говорила тоже не очень охотно, сказав, что немного приболела. Прощаясь, она сказала, что любит меня и только потом положила трубку. В понедельник вечером, когда я уже знал о случившемся, в своем почтовом ящике я обнаружил письмо от Тани. Оно пришло недавно: это было видно по свежим чернилам и недоклеенному уголку конверта.
Я читал письмо, мои руки дрожали. Дочитав его до конца, я долго, минуту, неподвижно стоял, а потом начал сдавленно, тяжело рыдать, втянув голову в плечи.
«Миленький, любименький, — писала она. — Я не знаю, когда ты получишь это письмо. Но наверняка тогда, когда меня уже не будет на свете. О, как тяжело осознавать это! Но я спокойна уже тем, что ты жив. Ты, наверное, ничего не понимаешь, но как мне трудно писать. Я плачу… Я люблю, люблю тебя. Почему так должно произойти и почему с нами?…
Он подошел ко мне в четверг, вечером, когда я возвращалась из института. О, боже, миленький, он все про нас знал! Какой-то старик в мятой шляпе, но он знал, что ты мне подарил в годовщину нашего знакомства — это же не знает никто! Он рассказал о нас все: и как мы познакомились, и какой наш любимый фильм, и где мы отдыхали прошлым летом. Он знал все! И он сказал, что ты умрешь. Да, ты должен был умереть в субботу. В одиннадцать часов, утром, тебя бы сбила машина. Так он говорил — о, как я тогда извелась; я ему не верила! Но он знал все. Он сказал, что твоей смерти можно будет избежать — для этого я должна отдать свою жизнь… Миленький, извини меня, но я так долго думала, плакала. Я согласилась. Он сказал, что я умру в понедельник, он не сказал, во сколько… Мне так страшно! Сегодня воскресенье — завтра я умру. Но зато ты жив, ты будешь жить; вчера я не выдержала, позвонила тебе — какое это счастье слышать тебя, знать, что ты есть! Ты должен жить, я так люблю тебя. Но почему так быстро летит время?
Уже вечер. Я больше не увижу тебя. Никогда. Почему мы?! Мы столько еще не сделали. А я так хотела!
У меня дрожит рука… Миленький, мне трудно писать. Не забывай меня. Я буду всегда любить тебя.